В седьмом классе появился новенький. И сразу попался на крючок издевок своих новых одноклассников.
– Привет!
– Пьивет!
– Ты новенький?
– Новенький.
– А как тебя зовут?
– Гена.
– А фамилия?
– Таясов.
– Таясов?
– Да нет, не Таясов, а – Таясов. От имени Таяс. Как в повести Гоголя «Таяс Бульба».
– А из какой ты школы к нам перешел?
– Из тьиста тьинадцатой.
С первого дня Гену Тарасова одноклассники стали звать Таясовым. Дразнили не злобно, так только, для смеха подразнивали. Тарасов оказался парнем необидчивым, вполне компанейским, на дразнилки не обижался, и с ним вскоре стали все дружить.
А среди зубоскалов особо выделился Борис Пряников. Ему талантливее других удавалось изображать дефект речи Тарасова. Ребята то и дело его просили показать, как Гена отвечал на каком-нибудь уроке или пел песню, и тот охотно устраивал концерт:
В суёвый бой идет ледовая дьюжина,
Мы веим мужеству отчаянных пайней!
В хоккей игьяют настоящие мужчины,
Тьюс не игьяет в хоккей.
Или:
Моёз и солнце, день чудесный!
Еще ты дьемлешь, дьюг пьелестный –
Поя, кьясавица, пьоснись!..
Или еще что-нибудь в этом роде смешное.
Постепенно ребята привыкли к тому, как произносит слова Гена, и уже не обращали внимания на его картавость. И только Пряникову постоянно хотелось в очередной раз высмеять тарасовский дефект речи. Он даже нарочно стал подбирать такие слова, которые в исполнении Гены превращались в неприличность.
– Гена, скажи: «ребята». Гена, скажи: «коробка». Гена, скажи: «хурма».
Гена простодушно произносил слова, все кругом потешались, а он смеялся вместе со всеми.
Плавают, допустим, на лодке по озеру, Пряников нарочно подначивает:
– Гена, крикни: «Ребята, гребите сюда!»
И Тарасов послушно на всю округу кричал фразу, в его устах получавшуюся непечатной.
Наконец всем это надоело.
– Слушай, Пряников, отстань ты от Генки. Хороший он парень, а ты его дразнишь и дразнишь.
– Дьязнишь и дьязнишь, – зубоскалил Боря. – Ладно уж, прекращу я вашего Таясова передразнивать.
Наступило лето, ребята разъехались кто в лагерь, кто в деревню, кто на дачу. Пряников отдыхал на даче и теперь там пользовался успехом у местной ребятни, рассказывая им, как Тарасов отвечает на уроке:
– Дьевняя Юсь была очень кьепким сьедневековым госудайством.
Или как тот в войнушку играет и кричит:
– За мной, товайищи! Уя! Юки ввейх!
То и дело дачные просили его:
– Пряник, скажи еще что-нибудь, как ваш Тарасов произносит.
И он незамедлительно веселил их:
– Яссийская Советская Федеятивная Социалистическая Еспублика была обьязована в езультате Октябыйской Еволюции.
Ему это так нравилось, что постепенно он в большей мере стал говорить по-тарасовски, нежели нормально, со звуком «р». Родители его ругали:
– Боря! Прекрати картавить! Как только самому не надоело!
Кончились летние каникулы. 1 сентября ребята снова пошли в школу. Тарасов так и сиял. Оказывается, всё лето он ходил на уроки к логопеду, и тот полностью устранил его речевой дефект. Пряников не первым узнал об этом, а когда узнал, случилось нечто совсем невероятное.
– Пьивет, Таясов! – сказал он Гене.
– Привет, Пряников! – весело отозвался тот.
– Не понял… Ты что, научился пьявильно говоить?
– Научился, как видишь. Так что хватит надо мной издеваться.
– А ну-ка скажи…
И Пряников хотел сказать: «коробка», а получилось так, как это слово прежде произносил Тарасов.
– Коробка, – сказал Гена.
– Ну пьосто чудо пьиёды! – сказал Пряников. И тут его охватил ужас. Ведь он хотел сказать: «Ну просто чудо природы!», а у него не получалось произнести звук «р».
– Ты чо, Пряник? Хватит придуряться! – сказали ему ребята.
Он аж язык прикусил.
– Вот так-то, бьят, – рассказывал он мне эту историю спустя много лет. – С тех пой Таясов стал ноймально слова пьяизносить, а я стал кайтавить. От этого даже пьишлось в дьюгую школу пеейти.
– А там над тобой издевались?
– Пьедставь себе, нет!
– А что же ты не обратился к тому же логопеду, который Тарасова вылечил?
– Да я обьящался, но только всё без толку, – сокрушенно махнул рукой Пряников. – Чудеса какие-то! И потом я у кого только не пытался лечиться. Денег убухал кучу, особенно когда стал хоёшо заябатывать. Вьёде бы вот-вот вейнется ко мне ноймальное пьёизношение, на языке его чувствую, а ничего, однако, не выходит! И что интеесно: однажды я был в Псково-Печейском монастые и исповедовался монаху об этом своем гьехе и несчастье. А он мне говоит: «Всё потому, что ты до сих пой так и не пожалел Таясова, когда над ним издевался». И вское после той исповеди я что-то вспомнил школьные годы, и мне стало очень жаль Таясова. И повеишь ли? На несколько минут вейнулось ноймальное пьёизношение. Но только на несколько минут. А потом опять.
– А с Тарасовым с тех школьных лет доводилось еще встречаться?
– Однажды на улице его увидел и на дьюгую стоёну улицы пеешел, чтоб не встьечаться.
– А зря. Может, тебе надо было у него прощения попросить.
– Я уже потом об этом подумал. Недавно стал искать его. Захотел сказать: «Пьёсти меня, Гена!» Нашел. Да только выяснилось, что он в пьёшлом году скончался. От яка кьёви.
– Вот беда-то!
– Видно, мне тепей до конца жизни носить его дефект. Как кьест…
|